— Испугается, залезет в свою монастырскую скорлупу с головой, наглухо захлопнет створки и будет ждать… у моря погоды. И дождется. Не позволят ему в такое время долго сидеть без дела.

— А на что он способен?

— Не знаю. Надо поближе к нему приглядеться.

— Что ты собираешься делать? Как попадешь в монастырь? Монахиней обернешься?

— Может быть, и так.

Оба засмеялись — они хорошо понимали сказанное и недосказанное.

Чаще всего, оставаясь вдвоем, они именно вот так легко, непринужденно, чуть подтрунивая друг над другом, обсуждали самые серьезные дела. Особенно в ту пору, когда стояли у истока операции, когда надо было гадать, определять направление поисков, перебирать различные варианты возможных и невозможных действий противника, ориентироваться по затаившимся в темноте вешкам.

Шатров давным-давно задал подобный тон, и он, слава богу, делал неплохую музыку.

Бесталанный и неуверенный в себе деляга, занимающий чужое место, обычно пыжится, изрекает пророчества, подчеркивает архиважное значение каждого своего шага и слова. Талантливые, трудолюбивые люди, как правило, непринужденны, остроумны, умеют посмеяться над ближним и дальним и себя не обходят. И оттого не впадают в зазнайство, хорошо работают.

Вернемся теперь к тому дню и часу, когда Рандольф Картер был пойман с поличным и вынужден был встретиться с полковником Шатровым. «Пойман с поличным!…» Для любого агента иностранной разведки, не защищенного дипломатическим паспортом, эти слова стали бы тягчайшим приговором, но для мистера Картера, аккредитованного дипломатического работника, они прозвучали только как скандальное разоблачение. За шумный провал он, безусловно, будет наказан «Бизоном», понижен в должности и чине.

Но что это по сравнению с перспективой предстать перед советским военным трибуналом. Пойман с поличным, но его защищает дипломатический паспорт гражданина США и международные традиции. И потому, когда его схватили за руку на месте преступления и нельзя было отпереться, он сразу же назвал себя, предъявил документы и напомнил, что его личность неприкосновенна.

ШАТРОВ И КАРТЕР

Картер откинулся на спинку кресла, положил ноги на полированный столик.

— С чего начнем? Может быть, с буддизма, а? Буддизм как нравственное начало…

— Можно и о буддизме поговорить, — сказал Шатров. — Я давно интересуюсь буддизмом.

— Вот как!… А может быть, Будду оставим в покое и возьмем за бока поэзию? Сонеты Шекспира, а?

Шатров кивнул и прочитал первый пришедший на ум сонет:

Умолк, посмотрел на Картера.

— Ну, а какие ваши любимые сонеты?

— Мои?… Я люблю все, что написал Шекспир, от первой до последней строчки.

— Может, прочтете что-нибудь?

— Нет, знаете, я с детства не способен был заучивать стихи.

Сидят друг против друга в светлой комнате с большим окном, выходящим на центральную площадь города, пьют кофе, курят, улыбаются. Ничего не поделаешь, надо быть вежливым даже теперь. Но и в рамках дипломатической уважительности можно отхлестать противника. Шатров не мог не воспользоваться случаем, не высказать американцу все, что думал о нем и о таких, как он.

И Картер охотно коротает время в разговоре с таким нежелательным, казалось бы, для него собеседником.

Самолет, на котором оскандалившийся дипломат должен быть со всеми удобствами доставлен в Москву, находится еще в воздухе, где-то между Брянском и Киевом, сделает посадку в Ужгороде часа через два-три.

— Ну, с Шекспиром разделались. Что теперь? — спросил Шатров. — Может быть, поговорим о США? Когда я был в Америке…

— Вы были в Америке?

— Давно, лет двадцать назад, сразу же после института.

— Понравилась вам страна?

— Люблю американский народ, верю в его способность рано или поздно осмыслить свое положение. И вы знаете, где я впервые поверил, что американцы способны осмыслить свою жизнь? Не там, в Штатах, а в самом центре России, в усадьбе Льва Николаевича Толстого.

— Интересно! Нельзя ли об этом подробно рассказать?

— Однажды, будучи в Ясной Поляне, я увидел портрет одного американца, подаренный им Толстому. Это был только что избранный президент США, но еще не вступивший в должность. Имея в своем распоряжении несколько свободных месяцев, он решил совершить кругосветное путешествие. Уехал из США президентом, а вернулся рядовым американцем. Вы, разумеется, помните его сенсационное отречение от Белого дома? Ум, талант, личное обаяние Льва Николаевича Толстого и долгие беседы с ним сделали свое дело. Как видите, мистер Картер, можно переубедить даже президента США. Так что я, разговаривая с вами, надеюсь, что и ваша совесть не останется глухой.

— Это было бы возможно лишь в том случае, если бы вы были Львом Толстым.

— Но и вы, мистер Картер, не будущий хозяин Белого дома.

— Мы квиты, — улыбнулся дипломат. — Поговорим об американском народе.

— Поговорим!… Недавно в одной старой книге я наткнулся на такие строки: «Народ можно только тогда побить, когда уже побиты его боги», то есть нравственные идеалы, лучшие стремления. В США нравственные идеалы уже почти побиты автомобилями, моднейшими товарами универсальных магазинов Вулворта и Мейсен, сексуальными фильмами, щекотливыми подробностями из личной жизни кинозвезд, миллиардеров, гангстеров, убийц и самоубийц, похитителей детей. Вы помните, надеюсь, знаменитые слова германского императора Фридриха II: «Если бы мои солдаты начали думать, ни один бы не остался в войске…» И вы боитесь мыслящих людей. Думающий американец откажется признавать американский образ жизни лучшим в мире.

— Одному мудрецу однажды сказали, что люди считают его дурным человеком. Старик улыбнулся и ответил: «Хорошо еще, что они не все знают про меня, они бы еще не то сказали». Я не мудрец и потому… — Картер сделал обиженное лицо. — Вы утверждаете, что американский народ — конченный, безнадежный?

— Нет! Никому еще, ни цезарям, ни императорам, ни королям, ни фюрерам, ни диктаторам, как показывает история человечества, не удавалось побить свой народ, лишить его разума, сердца и жизни. Я верю, что рано или поздно американский народ перестанет считать своими богами недвижимость, автомобиль и вещи. Я верю, что человек, потерявший себя в американском образе жизни, в недалеком будущем вновь обретет свою сущность и станет человеком.

Трудно, просто невозможно охотнику, подстрелившему редчайшего хищника, не посмотреть на его диковинное оперение, не заглянуть ему в глаза.

Во время своего путешествия по стране Картер был одет кое-как. Темные брюки, черные, не очень старательно начищенные ботинки, темная, без галстука рубашка и поверх нее выцветшая, помятая куртка из прорезиненного материала, похожая на те, что десятками тысяч выбрасываются на рынок в Праге и Варшаве, в Москве и Бухаресте, — вполне приличная, с точки зрения мистера Картера, и вместе с тем явно дорожная и не бросающаяся в глаза одежда скромного дипломата путешественника, которого легко можно принять и за инженера-отпускника, и за преподавателя, и за корреспондента какой-нибудь газеты.

Теперь, когда отпала нужда в фиговом листке, дипломат облачился в привычную для себя одежду — темно-коричневые брюки, светло-табачного цвета пиджак, белоснежная рубашка с самым модным воротником, длинный, неяркий галстук, ботинки черные и мягкие.

Всякий или почти всякий житель Запада, столкнувшись с Картером, чего доброго, примет его за джентльмена. И не мудрено промахнуться. Когда потерян истинный человеческий облик, надо прятаться под маской приличия. Приличие!… Это надежная, долговечная, всегда модная, всегда практичная, всегда доступная и многих вводящая в заблуждение маска.